как в крематории, кремовый торт в форме человека. Судя по всему, Германа. Герман был в морковного цвета костюме. Возможно, и морковного вкуса. Торт выглядел очень достоверно, это был как бы человек-карлик, вроде лежащего на спине гномика с такими натуральными глазами, что, вероятно, глаза всё-таки были взяты у какого-нибудь млекопитающего, может быть, коровки.

Сам Герман стоял рядом (Дарина сразу его узнала, торт был сделан на совесть) и хохотал.

– Апельсиновый с малиновыми взбитыми сливками внутри! Снаружи морковный джем! – объявил он.

Германа начали нарезать; гости зацокали вилками о тарелки: очень вкусно, переговаривались они, очень вкусно.

– Коленку? – хозяйка протянула Дарине блюдечко.

– Нет, мне щёку … Щёки … – вдруг залепетала Дарина.

– О-о-о-о-о! – сказал кто-то. – Как романтично! Такой поцелуйчик, да? Тургеневская дама с литературными метафорами выбирает сладкую щёчку!

Это была Мара, Дарина сразу узнала её по голосу.

Дарина смутилась.

– Попробуй вначале коленку, – Мара сунула ей пластиковую тарелочку с коленом Германа.

Дарина откусила кусочек Германова колена. Хорошо пропитался корж, неожиданно подумала она. Нельзя, нельзя тебе торт, дура сосисочная, запричитало что-то внутри неё, но Дарина изо всех сил постаралась заглушить этот голос: это не торт, это Герман, его нельзя обижать, надо есть Германово тело и радоваться ему.

– Колено, – представил Герман Германово колено, подскочив к Маре и Дарине. – Бежал с горки-кургана, когда мне было три года, и упал – и там шрамик с тех пор, стекляшка в колено впилась. И ничего! Работало потом отлично. Потом я в студенчестве в Карпатах на лыжах катался и порвал там связочку. И починилось. Молодец, хорошее колено. Никогда не подводило.

– Замечательное колено, – подтвердила Дарина, откусив ещё ломтик. – Молодец, действительно хорошо работало.

Тут она снова решила добавить, что не может много есть и что ей надо скинуть четыре килограмма, но было неудобно не доесть колено Германа, раз оно было таким хорошим.

– Щёки! – закричала хозяйка. – Новенькая хотела щёки!

Щёки самой Дарины стали пунцовыми; Герман посмотрел на неё с интересом, и Дарина захотела провалиться сквозь пол (мысленно она заранее поправила себя: не сквозь землю!) – наверняка он сразу оценил её и разочарованно понял, чего именно она ищет в этой группе и зачем пришла; унылая мясная бесформенная толстуха, похожая на размороженную курицу, которую с утра забыли в раковине и оставили отмокать с этой бледной сморщенной кожицей.

Хозяйка осторожно отрезала Герману голову, после чего, повернув голову набок быстро-быстро туда-сюда, как бы поваляв её в кремовой лужице, ловко отрезала правую и левую щёки, отчего Герман-торт стал похож на Дон Кихота со старинной гравюры.

– Но надо съесть всё, – мрачно сообщила она Дарине. Та закивала: оказалось, что при органической невозможности съесть три куска жирного торта на вечеринке есть торт-Германа у неё получается. Возможно, это был бы прорыв, но только вес её от этого меньше не станет. Но, наверное, станет легче самому Герману?

В какой-то момент наступила тишина, и Герман, на которого все гости теперь смотрели масляными сытыми очами, произнёс речь. Судя по всему, это тоже был такой обкатанный уже ритуал.

– У меня была такая проблема, – сообщил Герман. – Я не люблю себя. Я всегда себя не любил. Это было заметно уже по тому, что я как бы искал повод нарушить целостность своего тела. Отовсюду падал. Ломал руки, ноги, кости. Однажды пьяный упал с лестницы и сломал ключицу и какую-то кость в черепе, но выжил. Тело было совершенно ненавистным, потому что я – это моё тело, у меня не было никакого другого «я», и вот это вот дурацкое нелепое туловище мне хотелось как-то добить совсем. Я хотел его потом, когда добью, отдать студентам мединститута или для пластинации этому доктору Гюнтеру, как его там, ну, вы знаете. Я не понимал, что во мне может нравиться женщинам. Иногда, знаете, просыпаешься с девушкой и думаешь: боже, что она во мне нашла, это же прямо «Красавица и чудовище», какой стыд. Ещё, если мне попадалась прекрасная девушка, я про неё думал: ну, наверное, в ней есть какой-то подвох, раз она на меня запала, не такая уж она и идеальная. И вот я понял: что люди любят больше всего с самого детства? Сладкое, конечно. Поэтому я решил сделать из своего тела десерт, торт. Чтобы в нём было всё, чего мне было нельзя в детстве или чего было не достать в те времена, финики например.

Все зааплодировали.

– Ужасно вкусное всё, сладкое, прекрасное, замечательное! – закричали какие-то девушки, уже накидавшиеся шампанским. – Ели бы и ели!

– Не забываем! – закричала хозяйка. – Мы должны доесть всё! Всего Германа целиком! Никто ведь не хочет, чтобы Герман решил, что он недостаточно хорош? Никому ведь не придёт в голову, что хоть маленький кусочек руки или ноги Германа недостоин того, чтобы его съесть?

Дарина начала постепенно понимать, что происходит.

– А если случится такое, что участник приготовит что-либо совершенно несъедобное, – она подошла к Маре, стараясь сделать непринуждённый вид и этак туда-сюда помахивать бокальчиком. – И кушать это невозможно вовсе. Как быть тогда?

– Ну, вот такого рода вопросы тут и решаются! – сказала Мара. – Каждый сюда приходит с собственным запросом! Вот твой вопрос сейчас – есть ли человека, который вышел невкусным? – он ведь связан с твоим запросом наверняка. Может быть, ты просто боишься, что ты сама – невкусный человек.

Дарина и была невкусный человек – в зеркале она именно что видела какое-то непомерное, гигантское, наспех приготовленное неумелым поваром масштабнейшее блюдо на большую компанию, но приготовленное неудачно – тесто вышло из берегов, специй не хватило, изюм недостаточно размок и горчит камешками под языком. Смотреть в зеркало – это было как заглядывать в эту чужую кухню неудачника.

***

Встречи Кк проходили по пятницам; и спустя пару месяцев Дарина втянулась настолько, что даже ожидала этих встреч – как, наверное, ждут визита к любимому психотерапевту (она не знала, как это). Идея клуба была простой, но, на взгляд Дарины (тоже довольно простой, скептически отмечала она), всё равно революционной: он помогал людям полюбить собственное тело через скармливание его другим людям. Коллективное пиршество работало как мощный социальный и терапевтический момент – анорексичные участники Кк действительно не могли отказаться от поедания соратника, чтобы его не обидеть, и так втягивались в какие-то новые, нежные и нужные отношения с едой. «А потом я увидела, что мама приготовила курочку, – рассказывала одна из девочек. – И поняла, что я люблю маму и уважаю бедную курочку, которая совсем почти не жила, в отличие от меня, привилегированной антропоморфной коровы.